Катерина Філюк — кураторка в фонді «Ізоляція. Платформа культурних ініціатив». Живе та працює в Києві та Палермо. Навчалася кураторству в de Appel Art Centre в Амстердамі, як заявку на програму запропонувала проєкт «Суспільна угода» та потім реалізувала його в Києві з «Ізоляцією». Була сокураторкою Фестивалю молодих українських художників в Мистецькому Арсеналі та виставки «Революціонуймо», присвяченій річниці Майдану. Працювала над виставками у Fake Hikers у MMCA Changdong у Сеулі та «Один день із життя» у Nástupište 1-12 в Топольчанах.

Світлана Лібет поговорила з Катериною Філюк про навчання кураторству, мистецтво в публічному просторі та важливість естетичної складової у соціально ангажованих художніх проєктах. 

Расскажи о de Appel Curatorial Programme, где ты училась. Чему научила тебя эта программа? Важно ли иметь кураторское образование, чтобы быть куратором?

Какое-то время я работала скорее не куратором, а арт-менеджером, и после работы на первой киевской биеннале задумалась о том, что мне не хватает профильного образования. Я стала смотреть разные программа и оказалось, что de Appel Curatorial Programme — одна из самых известных. Это одновременно было очень привлекательным и пугающим, там всегда очень большой конкурс, а в год выбирают только 6 человек. У меня не было иллюзий, что получится, но я подумала: «Ладно, попробую». Но все получилось. Это хорошая школа. Правда, наш курс попал в очень неудачный год: уволили директора институции и развернулась война между ним, членами правления, художественным сообществом не только в Амстердаме, но и во всей Голландии. Мы все были вовлечены в этот процесс, там был и шантаж, и суды, и  петиции — все что угодно. Наш год был немного омрачен всей этой историей, но с другой стороны, de Appel Curatorial Programme сами себя называют парамилитари кураторской школой, это означает, что год из жизни можно просто вычеркнуть, ничего кроме работы и учебы у тебя не остается, ты занят с утра до вечера и в выходные тоже. Это абсолютно нормальная ситуация и всегда было так, вплоть до того, что классическая шутка — все, кто учился в de Appel Curatorial Programme во время учебы не имели времени даже постирать вещи и т.д. Поскольку они отбирают людей уже с опытом, и это не академическая программа, то основной фокус — это нетворкинг, который у них очень обширный и это то, чем реально можно воспользоваться потом и то, чем я до сих пор и пользуюсь. Программа состоит из серий воркшопов, лекций, встреч с людьми, которые практикуют (кураторы, философы, писатели, художники) и являются успешными в своей сфере. Учеба там — это всегда процесс диалога с преподавателем, а не так, что он пришел, прочитал лекцию и ушел. В конце программы надо сделать выставку. Я должна признаться, что это был самый тяжелый год в моей жизни, но чем больше проходит времени после программы, тем больше я понимаю насколько это было полезно, эффективно и задало тон всему, что я делаю сейчас. Минус этой программы в том, что она не академическая, и если кто-то ищет больше теоретическую базу, то это программа — не лучший вариант, она скорее о приобретении практических навыков.

Какую выставку ты реализовала во время учебы?

Поскольку у нас была критическая ситуация с директором и все мы оказались «притиснуті до стінки», мы должны были как-то отреагировать на ситуацию, нельзя было ее игнорировать. В итоге мы разделились на две группы — у нас были довольно разные мнения и взгляды на ситуацию. Обе группы сделали выставки про кризис и про то, как с ним справиться или не справиться, есть ли в кризисе потенциал. Это были две очень разные выставки, это то, чего de Appel Curatorial Programme пытается избежать — школа стремиться к тому, чтобы было 6 учеников и один проект, который они делают вместе. Разделение — это крайняя мера, но мне кажется, что в нашем случае это сработало. Очень интересно сейчас говорить с теми людьми, которые видели проекты курса, кто-то помнит одну часть больше другой, кто-то сложил работы из одного проекта с работами из другого и у них выстроился свой нарратив.

Когда ты вернулась, где начала работать? Как происходило твое движение дальше?

От части то, что я работаю в «Изоляции», произошло тоже благодаря  de Appel Curatorial Programme. На этапе поступления нужно было написать концепцию выставочного проекта. Вводные данные такие — у тебя есть любое помещение, доступ к любым художникам, неограниченный бюджет, какой бы ты проект хотела сделать? Но к этому проекту нужно было написать теоретическую часть, написать промоушен план, бюджет. И тут ты начинаешь думать: «Ок, а как я могу написать бюджет проекта, например, в MoMA, если я там ничего не знаю». Постепенно ты приходишь к тому, что нужно делать проект о том контексте, который знаешь. Моя заявка   — это проект, который я потом реализовала с фондом «Изоляция», «Общественный договор». Проект состоял из выставки и четырех интервенции на месте бывшего памятника Ленина на бульваре Шевченко. Когда мы уже поступили, у нас было ревью наших проектов от членов жюри, которые потом стали нашими преподавателями. Мы с ними проговорили проекты, которые мы подали, и Анни Флетчер, которая долгое время была куратором Музея Ван Аббе, сказала мне: «Ты должна его сделать, он выглядит абсолютно реалистичным и релевантным».

Когда я закончила учебу в de Appel Curatorial Programme, я подумала: «Хорошо, с какой институцией в Украине я бы могла этот проект реализовать?». Поскольку у «Изоляции» был очевидный интерес в этом направлении, мы с ними связались, и позже сделали этот проект. Какое-то время я с ними работала не на постоянной основе, но уже спустя год, включилась в работу на постоянной.

Откуда происходит твой интерес к публичному искусству? Почему ты считаешь, что художественной институции важно реализовывать проекты в публичном пространстве?

Опять же, это приглашение подумать об идеальном проекте, которое исходило от de Appel Curatorial Programme, заставило задуматься  о том, что важно и актуально в Украине сейчас. В тот момент был пик декоммунизации и понятно, что важно было говорить об этом. Уже на то время у меня было ощущение, что выставки — не самый эффективный инструмент, который есть у современного искусства. Это не самый эффективный формат, потому что у него ограниченная аудитория и короткая жизнь. Я начала думать о том, как можно расширить влияние, что и как можно было бы сделать по-другому. И следующий шаг логичен — ты выходишь из пространства галереи и идешь в публичное пространство, которое в Украине проблематичное, и тут добавляется еще миллион всяких других смыслов и задач, которые нужно решить. К сожалению, пока кроме этого проекта у нас не было возможности работать с публичным пространством, поскольку у «Изоляции» в последние несколько лет была довольно интенсивная выставочная программа. У нас было 8-10 выставок в год — это очень много, сейчас мы плавно подходим к тому, что у нас будет всего 2 выставки в год и это даст возможность расширить свое присутствие в каких-то других зонах и форматах, не только в выставочных.

Получается, что задачей искусства ты видишь то, чтобы как можно больше людей увидело и приобщилось к нему или как это можно сформулировать?

Вернемся к de Appel Curatorial Programme как к переломному моменту. Одна из моих мотиваций была поехать и поучится за границей. В какой-то момент мне надоело украинское искусство — есть сегмент декоративного и оно меня не особо интересовало, но тот блок, который меня интересовал, это всегда на грани с активизмом, социально и политически ангажированное искусство, в какой-то момент его было много, оно было везде, и хотелось чего-то другого. Голландский контекст совершенно другой — это минимализм, длинная история концептуализма, очень холодное, выхолощенное, интеллектуальное искусство, которое мне позволило понять и переоценить «силу» украинского искусства и осознать что мне гораздо ближе искусство, которое ставит себе социально-релевантные задачи и так или иначе эти задачи пытается реализовать. Другой момент, который я поняла в процессе личностного становления, что такое искусство очень часто имеет слабый эстетический элемент — это может быть сильное высказывание на тему неравенства в обществе, условий труда, или ущемления прав меньшинств, но если это плохо снятое документальное видео или миллион документов, которые разложены в витринах, у меня возникает вопрос — насколько эта практика относится к сфере искусства, за исключением того, что это сделано художником? Ведь эстетический момент у этой работы он или отсутствует, или очень маленький. В какой-то момент мне стало гораздо интересней искусство, в котором и эстетическая сторона сильная (яркое, завершенное высказывание у которого есть сильный эстетический элемент) и в нем есть социальный элемент, тот же активизм. Мне кажется, что хорошее искусство должно сочетать оба элемента и тогда оно интересно большему кругу людей. С такого рода проектами важно выходить в публичное пространство. Мы должны понимать, что если мы выходим с документальным проектом, то круг людей, которые будут это смотреть и попытаются понять, сужается. Если у работы есть измерение эстетическое, тогда на уровне чувств, на уровне докритическом, дорациональном, она оперирует к большему количеству людей. Наверное, важно не столько то, что ты выходишь в публичное пространство, а то с каким месседжем ты выходишь туда.

Выставка, которую вы делали в «Мистецьком Арсенале» — «Революціонуймо», насколько она коррелирует с тем, о чем ты сейчас говоришь? Она была сделана в институции, которую посещает много людей, она решала какие-то политические задачи, какая здесь была твоя ответственность перед публикой как куратора?

Мы делали проект с моей хорошей подругой и куратором из Голландии — Натанией ван Дейк. Этому проекту предшествовало года два дискуссий между нами, еще примерно год исследования. Был момент, когда Натания приехала сюда и мы интервьюировали людей — просто просились в гости к художникам, в мастерские, не с целью взять работу этого художника на выставку, а с целью собрать спектр позиций и взглядов. Я бы назвала, как какие-то полюса, например, Ройтбурда, Ивана Семесюка — в итоге ни того ни другого у нас в выставке не было, но для нас было важно создать панораму того исторического события, которому была посвящена выставка. Мы решили, что мы хотим дать более или менее одинаковый статус артефактам с Майдана и художественным работам о Майдане. Как мне кажется, за это нас и ругали, говоря что это создает какой-то беспорядок: непонятно, что — искусство, а что — нет, все выставлено в одном пространстве и между ними не делается никакого разграничения.

Наш тезис был таков: Майдан был многоголосьем, и мы максимально это многоголосье хотели передать. Мы не хотели говорить, что у художественных работ, статус выше, чем у каски, которая была разрисована людьми на Майдане. Потом, поскольку мы работали с коллекцией музея Майдана, у нас было в коллекции, скажем, сорок касок и возникла дилемма — какую из этих сорока касок выбрать? В общем-то они имеют одинаковый статус, потому что они все были частью одной истории. На этапе подготовки у нас был огромный  спектр вопросов — я понимаю, что нам не все это удалось, в конечном итоге, выразить в выставке. Например, мы говорили о том, что большая часть аудитории — это люди, которые были на Майдане и значит у них будет четко выраженная своя позиция. Мы понимали, что есть категория людей, которые потеряли своих близких там и у них своя позиция, для них важен элемент глорификации, коммеморации. Мы понимали, что есть Музей Майдана, у которого, как только будет здание, выстроится свой нарратив, но пока здания нет, есть эта возможность, открытая дверь, когда можно еще спекулировать, предлагать разные варианты, экспериментировать. У нас был проект Джеймса Беккета, где он сопоставлял объекты из коллекции с какими-то будничными, абсолютно обычными вещами по критерию визуального сходства (могла быть каска и просто беретик какого-то похожего цвета). Мы, как мне кажется, заложили туда много зернышек, некоторые из них проросли, а некоторые нет, какие-то были больше видны в выставке, а какие-то — нет. В общем, наша идея — это показать многоголосье, показать, что нет какого-то одного, унифицированного взгляда на это событие, и что искусство как раз дает возможность посмотреть на любое событие с очень разных точек зрения и в этом его сила. Важно отметить, что это многоголосье достигалось и через принципиальную открытость проекта.  Уже в первом зале был таймлайн Майдана в библиотечных ящичках, где были зафиксированы основные даты. Мы оставили много ящиков свободными, чтобы люди, которые пришли на выставку, могли написать свое воспоминание и оставить его в ящике, который бы соответствовал дате. Как мы и предполагали оказалось у каждого есть своя важная дата и ее можно было добавить. Например, очень быстро появился ящик, который касался дат Майдана в Донецке.

Спустя время, нет ли у тебя ощущения неуместности такого проекта?

Это мы тоже обсуждали, обсуждали также вопрос, что выставка была приурочена к годовщине (пятилетию). Как сказала Олена Червоник: «Це радянська традиція приурочувати проєкти до якихось дат». Поскольку мы пытались сохранить открытый подход, то, мне кажется, контраргумент этому, что мы делаем выставку спустя такое короткое время, мы написали в своем тексте: «Пыль еще не осела, все в движении». Это с одной стороны. С другой стороны, мы руководствовались очень прагматичными соображениями: возможно наша наша выставка будет чуть лучше той официальной, которую могли бы сделать на годовщину. У нас был очень важный партнер — Музей Майдана, который за счет того, что он находится в процессе становления, открыт к экспериментам. Мы понимали, что эта ситуация может довольно скоро закончиться, потому что как только у музея появится свое пространство и своя выставочная политика, они уже не смогут так легко соглашаться на эксперименты. После открытия был первый фидбэк от посетителей, что они ожидали увидеть, выставку где будет рассказана история Майдана, где будут бочки стоять, где будут реконструированы события, рассказана история как это все случилось. Первый наш фидбэк заключался в том, что у людей было разочарование, потому что они этого не увидели, но может мы и хотели, чтобы была такая рефлексия. На выставке ведь не только работы о Майдане были, но и о других революциях, о переживаниях во время революции.

Как происходила работа в паре с кураторкой Натанией ван Дейк? Помог ли ее «взгляд со стороны» проекту? 

У нее не случайно был интерес к этой теме, потому что она специализируется на Среднем Востоке (Палестина, Израиль) и там тоже ситуация все время накаленная и сложная. У нас с ней совершенно естественно диалог начался, еще без мыслей о выставке, а просто обсуждая то, над чем мы работаем, что нас интересует, что происходит. Как мне кажется, наша установка была такая: в нашем проекте есть инсайдер и аутсайдер, и мы пытаемся эти две точки зрения соотнести. Потому что у меня может быть слишком эмоциональное отношение (я была на Майдане и участвовала в событиях), а она видела это все через призму западных медиа и у нее более отстраненный взгляд. Мы вот как раз пытались в сочетании этих двух позиций найти средний путь. Мы занимались открытием и проработкой материала с позиции, что мы не знаем ничего и нам нужно для себя провести какое-то исследование, чтобы узнать.

Насколько важно для куратора быть в контексте и делать выставки здесь, в Украине. Были ли тебе тяжело работать с другими контекстами?

Для меня это открытый вопрос, я в этом году переехала в другую страну, хотя я по-прежнему работаю в Украине, но гораздо меньше здесь времени провожу. С одной стороны — могу ли я и должна ли я что-то делать там, где мой новый дом, с другой стороны — могу ли я дальше делать что-то здесь, ведь у меня происходит разрыв с локальной ситуацией? Я для себя на это так ответила, что в Италии я пока что ничего не делаю, за исключением каких-то маленьких, точечных вещей, я бы хотела чуть больше и лучше узнать контекст. В Украине я работаю сейчас только с «Изоляцией» и стараюсь всеми доступными мне способами поддерживать и расширять диапазон своих знаний. Благо, что много дебатов и дискуссий по-прежнему происходит в Facebook, благодаря этому и на расстоянии можно за всем следить. Меня как-то Ройтбурд назвал интуристом и мне кажется, что у меня и правда такая позиция и в ней есть преимущества, потому что ты можешь быть не так эмоционально вовлечен, но наблюдая со стороны, какие-то вещи становятся более понятными.

С какими темами тебе интересно работать сейчас?

Поскольку большая часть моей профессиональной жизни теперь связана с «Изоляцией», последний год мы работаем над тем, чтобы изменить программу институции и вместо довольно разрозненных тем, сузиться до одной тематики, которой бы институция занималась на протяжении нескольких лет и мы уже в одном шаге от объявления программы на следующие три года. Тематически это будет связано с прошлым «Изоляции», укорененном в индустриальном контексте, но со взглядом в будущее, мы смотрим на экологическую проблематику и на концепт антропоцена, как он преломляется, как он теоризируется и проявляется в наших широтах. Это большая тема, которую мы хотим несколько следующих лет разрабатывать, она меня лично интересует и на институциональном уровне мы с ней работаем.

Расскажи о Фестивале молодых художников, который вы начали с Лизаветой Герман и Марией Ланько в 2017-м году, а сейчас он продолжился в формате биеннале в Харькове, в рамках которого ты курировала образовательную программу. Был ли момент разговора о разрушении, которое происходит вокруг? Связан ли он с Министерством культуры и думаешь ли ты, что новое Министерство будет поддерживать художественные проекты дальше?

Я думаю, что этот проект — это потёмкинская деревня Министерства культуры. Министерство, как мне кажется, мало заботится об этом проекте и это отражается на том, как он структурно выстроен. После Харьковской биеннале мы с Лизой, Машей коротко обменялись мнениями и мгновенно пришли к выводу, что мы у Бога за пазухой были с первым проектом, несмотря на то, что это было очень сложно и мало времени на организацию проекта, но за нашей спиной было две самых больших институций в Украине — НХМУ и Мистецький Арсенал. В ситуации с другими городами, наивно полагать, что есть институции хотя бы приблизительно с такими же мощностями, как «Арсенал» и НХМУ, но амбиции и мерки остаются те же, и это в итоге превращается в то, как это было в Харькове, когда организация проекта превратилась в мученичество для группы людей, которым это важно. Они на своих плечах, за счет своего личного ресурса вынесли проект на достойный уровень и реализовали. Это ужасно, так не должно быть. Я теперь со страхом жду, какой следующий город перехватит эту эстафету. Мне кажется, что тут должно быть два подхода. Первый — это то, что Министерство культуры пересматривает правила игры, а второй — следующая институция, которая берется за организацию биеннале, делает что-то маленькое, альтернативное, по своим силам, по тем инфраструктурным возможностях, которые есть в этом городе. То есть, не старается достигнуть планки, которая была поставлена «Арсеналом». Но я понимаю, что если мы рассматриваем биеннале, как инструмент, который должен развивать инфраструктуру в регионах, каким-то образом усилить или построить ее, в таком случае сделать маленькую вставку на 10 художников — не отвечает этим задачам. Мне кажется, что здесь очень большой разрыв между ожиданиями и теми ресурсами, которые существуют. Я понимаю, что это в итоге наша внутренняя, профессиональная проблема, что зрители этого не видят и не должны видеть. Никто не должен разбираться в этой кухне, для зрителя важно прийти и посмотреть выставку у себя в городе. Но поскольку мы в профессиональном сообществе должны как-то критически оценивать свою работу и работу профильных министерств, наверное, есть смысл об этом говорить.

Возвращаясь к темам, с которыми ты дальше будешь работать, это как раз те темы, которые были и на Харьковской биеннале (антропоцен, экология). Тебе не кажется, что тема антропоцена уже стала заезженной?

На Западе она супер заезженная. У нас полгода назад с Асей Баздыревой, которая одна из ключевых специалисток в этой области, был разговор о том, что те наработки, та терминология, те исследования, которые есть на Западе, не всегда могут адекватно описывать ситуацию в постсоветском пространстве, в Украине в частности. Мы оказываемся в такой ситуации, когда мы не продуцируем сами никакого дискурса, а заимствуем западный дискурс. Ася в своей работе как раз пытается максимально выработать дискурс, который бы отвечал реалиям постсоветских ситуаций, и мы в общем тоже нацелены на это. Потому что у «Изоляции» есть десятилетний опыт. Институция была основана в Донецке, на заводе. Она так или иначе с подобной тематикой работала, для нас это тоже ничего нового, мы не делаем поворот на 180 градусов и не начинаем исследовать что-то, что никогда не было представлено в институции. Наоборот мы хотим усилить то, что у нас есть, то, что уже есть в ДНК институции — индустриальный контекст. Мы хотим выстроить некий диалог, в котором будут участвовать локальные художники. Насколько это у нас получится? Не знаю, мы институция с довольно скромным бюджетом, очень сильно зависящая от грантов, поэтому можем запланировать много, но то, что мы в итоге сможем реализовать, очень сильно зависит от финансовых возможностей.

Світлина: Степан Назаров